С.Б. Супранюк, Е.П. Раевский. Екатерина Дашкова
Учредив АРСИИ им. Г.Р. Державина, мы возродили академию, первым президентом которой была Екатерина Дашкова. При нашей суетной занятости многим трудно найти время, чтобы прочитать её собственные «Записки» и воспоминания о ней её достойных современников, поэтому мы хотя бы отчасти постараемся познакомить читателей с этой выдающейся личностью.
Д.Г. Левицкий. Портрет |
Екатерина Романовна Дашкова – дочь графа Воронцова, брата всем известного канцлера. Родилась в 1744 году. В 15-летнем возрасте, что по тем временам было нормально, стала женой блистательного родовитого красавца-офицера князя Дашкова. Брак был счастливым, по большой взаимной любви, и уже в первые два года замужества Дашкова дважды стала матерью.
Особенности светской жизни с её кознями, интригами и заговорами описывать не будем. Всего этого было в избытке и в жизни Дашковой, но, вопреки всему, её от природы сильный характер в этой атмосфере лишь закалился.
Дашкова жила в царствование Елизаветы Петровны, была вовлечена в дворцовые интриги краткого периода царствования Петра III, держа сторону будущей императрицы Екатерины II, с которой в молодые годы тесно сблизилась и подружилась, но затем оказалась в опале. Застала царствование Павла I и Александра I. Прожив в общей сложности 66 лет, что по тем временам немало, в 24 года потеряв мужа, осталась ему верна до конца своих дней. Будучи красавицей в юности, пережив тяжёлые личные трагедии, быстро увяла и, по словам современников, в 27 лет выглядела как сорокалетняя женщина (по нашим временам – цветущий возраст!).
Екатерина Дашкова была настоящей женщиной, любимой и любящей женой и матерью, но женщиной воистину необыкновенной. Издательница её «Записок» Катрин Вильмонт пишет: «В ней всё, язык и платье – всё оригинально; что б она ни делала, она решительно ни на кого не похожа. Я не только не видывала никогда такого существа, но и не слыхивала о таком. Она учит каменщиков класть стены, помогает делать дорожки, ходит кормить коров, сочиняет музыку, пишет статьи для печати, знает до конца церковный чин и поправляет священника, если он не так молится, знает до конца театр и поправляет своих домашних актёров, когда они сбиваются с роли; она доктор, аптекарь, фельдшер, кузнец, плотник, судья, законник; она всякий день делает самые противоположные вещи на свете, ведёт переписку с братом, занимающим одно из первых мест в империи, с учёными, с литераторами, с жидами, со своим сыном, со всеми родственниками. Её разговор, увлекательный по своей простоте, доходит иногда до детской наивности. Она, нисколько не думая, говорит разом по-французски, по-итальянски, по-русски, по-английски, путая все языки вместе. Она родилась быть министром или полководцем, её место во главе государства».
В 1768 году Дашкова овдовела и с разрешения Екатерины II уехала в Европу, где пребывала до 1782 года. Она, конечно же, бежала от горя утраты любимого человека, но, в силу своего характера, не впала в уныние, а вела активнейшую жизнь, общаясь с величайшими умами своего времени и став фактически самым образованным и просвещённым человеком в России. Герцен пишет: «В июле 1782 года Дашкова возвратилась в Петербург. Императрица назначила её президентом Академии наук. Дашкова сначала, кажется, в первый раз отроду, смешалась и хотела отказаться. Она написала резкое письмо к императрице, и в двенадцать часов ночи поехала с ним к Потёмкину. Потёмкин был уже в постели, однако принял её. Он прочитал письмо, изорвал его и бросил на пол, но видя, что Дашкова сердится, сказал ей: «Тут есть перо и бумага, пишите, пожалуй, опять, но только всё это вздор, зачем вы отказываетесь, императрица носится второй день с этой мыслью. В этом звании вы будете чаще видеться с ней; а дело то в том, сказать по правде, что она со скуки пропадает, постоянно окружённая дураками». Красноречие Потёмкина победило Дашкову; она едет в Сенат присягать на новую должность, и с той минуты становится президентом. Она посетила знаменитого старца Эйлера, прося его ввести её в конференц-залу; ей хотелось явиться под эгидой науки перед академиками. Она представилась им не молча, как вообще русские президенты, а с речью – после которой, видя, что первое место возле президента занято Штеелином, она обернулась к Эйлеру и сказала: «Сядьте где вам угодно, каждое место, занятое вами, будет первое». Потом она с обычной деятельностью своей принимается за искоренение злоупотреблений, т.е. краж; увеличивает число воспитанников, улучшает типографию и, наконец, предлагает императрице основание русской Академии. Екатерина назначает её президентом и в новой Академии. Дашкова опять произносит речь: «Вам известны, господа, – говорит она между прочим, – богатство и обилие нашего языка. Переведённое на него мощное красноречие Цицерона, мерное величие Вергилия, увлекательная прелесть Демосфена и лёгкий язык Овидия, не теряют ничего из своих красот… но нам недостаёт точных правил, пределы и значения слов не определены, в наш язык вошло много иностранных оборотов»; а потому она и предлагает работать над грамматикой и над русским академическим словарём. Она сама собирается делить труды академиков и действительно принимается за словарь. Казалось, императрица была довольна. Она предпринимает издание специальных географических карт разных губерний, издаёт периодическое обозрение – «Любители русского слова», в нём участвует сама императрица, фон Визин, Державин и пр.».
Естественно, что завистников стало ещё больше, а среди царедворцев в основе зависти всегда близость к трону, степень внимания монарха, место за торжественным столом и т.д. (Не то ли и теперь?) В разговоре с одним из царедворцев Дашкова сказала слова, которые можно считать её жизненным кредо и которые крайне актуальны и в наше время: «Люди, вся жизнь которых была посвящена общественному благу, не всегда имеют особенную силу и счастье, но всегда вправе требовать, чтобы с ними обращались без дерзости. Тихо продолжая свой путь, они переживают все эти метеоры одного дня, которые лопаются и пропадают бесследно».
Да, у Герцена были все основания воскликнуть: «Какая женщина! Какое сильное и богатое существование!» Пожалуй, и до наших дней не было и нет ей равных, и нам остаётся лишь присоединиться к мнению Герцена, самим не вязнуть в суете повседневности и борьбе с «метеорами одного дня», а равняться на этот идеал на нашем академическом, литературном и гражданском поприще.